С августа 1942 года село Новоселицкое, в котором мы жили, было оккупировано фашистами. Ночью 1 января 1943-го у нас в хате собралась небольшая группа немцев, чтобы отметить Новый год.За окном все было в снегу, стоял сильный мороз, и мы с мамой забрались на печь, спасаясь от холода. Немцы оживленно, громко смеясь, открывали посылку, извлекали из нее открытки, консервы и разные сладости. Кто-то из них играл на губной гармошке, а кто-то пел бравурные песни. Притопывая, они пытались танцевать, подзадоривая друг друга. Лампадка, тускло освещавшая комнату, мигала от их беспорядочных движений.
Вдруг все замолчали, перестали шуметь и уставились на старшего офицера, державшего в руках толстую книгу. Он ее взял с деревянной полочки и, приблизившись к лампадке, внимательно рассматривал. В это время отчетливо было слышно, как на улице ходит постовой, скрипя сапогами по морозному снегу.
Мы отчетливо видели, что фашист листает «Календарь колхозника 1938 года», подаренный отцу на ВДНХ в Москве. Остановившись взглядом на одной из страниц, офицер резко изменился в лице, ткнул пальцем в бумагу и завизжал: «Коммунисты! Ленин! Сталин!». Он повернулся к остальным и стал им что-то показывать. Немцы повскакивали из-за стола, уставились в календарь, и затем наперебой заголосили: «Сталин — капут! Хайль Гитлер!».
Неожиданно снова наступила тишина. Все фашисты, словно по команде, посмотрели на нас и дружно заорали «Капут! Капут!». Бежать нам было некуда. Один из немцев сдернул нас за руки с печи и отогнал к входной двери. Трудно передать словами тот ужас, который мы тогда испытали, но и сейчас, через 68 лет, все произошедшее стоит у меня перед глазами. Лица и глаза этих извергов я запомнил на всю жизнь.
Мы с мамой стояли не шелохнувшись. Разъяренный офицер приближался к нам, потрясая «Календарем колхозника» и беспрестанно крича: «Коммунистам капут!». Он попытался схватить меня за стриженую голову, лицо его при этом было искажено злобой и ненавистью, чувствовалось, что он был взвинчен и пьян — от него сильно разило спиртным. Фашист с остервенением швырнул календарь на мерцающие в печке угли. Раздался оглушительный хлопок, и едкий дымок потянулся по комнате. Все вздрогнули и уставились на место, откуда послышался звук. Висевшие на стене часы-ходики мерно отсчитывали мгновения. Я не выдержал и заплакал, а мама, обняв меня за плечи, наклонилась и что-то хотела сказать…
В этот самый момент наш кот Вася, тоже, видимо, ошеломленный происходящим, неловко спрыгнул с печи на табуретку. Да так, что она упала на пол с неимоверным, как показалось, грохотом, похожим на выстрел. Немцы мгновенно бросились ниц, истерически крича: «Ахтунг! Ахтунг!». Некоторые повыхватывали пистолеты, другие пытались спрятаться за единственную стоявшую в комнате кровать. А кот, чихая от поднятой пыли, не спеша подошел к нам и стал тереться о мамины ноги. Потом он с удивлением посмотрел на лежавших на полу фрицев, поднял хвост, вальяжно направился к входной двери, встал на задние лапы, а передними без труда открыл дверь и вышел. «Бравые» вояки стали неуклюже подниматься, отряхивая одежду и пряча пистолеты в кобуры. Нас с мамой никто не трогал, и мы тихонько вышли в сенцы, а затем спрятались в чулане. Там было холодно, но мы накрылись старой одеждой и так просидели до утра. Похоже, праздник для фашистов окончился — они стали расходиться, негромко переговариваясь.
Мы долго берегли память об отце, Евдокиме Ивановиче, обгоревший «Календарь колхозника 1938 года». Я, бывало, выносил эту книгу на улицу, и мы с ребятами с интересом читали рассказы о тружениках полей. Через несколько дней после описанных событий село было освобождено от немецко-фашистских захватчиков, и все жители радостно встретили бойцов Советской армии.
С тех пор прошло уж много времени. Я часто вспоминаю нашего спасителя — серого кота Василия. В память о нем мы держим в доме пятицветную кошку Алису, которой уже 15 лет. А еще храним часы-ходики, купленные мамой, Анастасией Алексеевной, более шести десятилетий назад.
Ставрополь
В. ГРИГОРЬЕВ
Journal information